Спасённые сокровища
В первые дни войны, под бомбёжками, хрупкая молодая женщина сберегла для нас экспонаты смоленских музеев. Июль 2009-го... В залах наших музеев усиленное шарканье ног праздных школьников, вездесущих туристов. Последних особенно радует и удивляет богатство смоленских художественных сокровищ: «Как сумели их сохранить в огненном смерче Великой Отечественной?». Мелькнёт мимоходом этот неизбежный вопрос, наплывёт с волной невольного восхищения музейной красотой и ... растворится в пространстве зала, заполненного голосом экскурсовода : «А здесь вы видите шедевры западно-европейского искусства. Это не копии - оригиналы...»Но стоп! Именно «здесь и сейчас» должно, по законам памяти и нашего долга, прозвучать имя человека, спасшего от уничтожения эти музейные ценности - Ефросинии Васильевны Буркиной. Это имя достойно красоваться на мемориальной доске у входа в художественную галерею на улице Крупской. Должно быть вписано в число почётных граждан Смоленска... Но этого нет. А хочется надеяться, что будет.
Представьте Смоленск первой недели июля 1941-го. Он уже в руинах. Пожары, гарь, постоянные бомбёжки с воздуха. В первые дни войны, 28-29 июня, на город были сброшены тяжелые фугасные бомбы, две с половиной тысячи - зажигательных. Пройдет какая-то неделя, и в Смоленск вступят варвары. Накануне город напрягся в немыслимом рывке: надо эвакуировать детей, ценное имущество смоленских предприятий, учреждений, фабрик, заводов... В это экст¬ремальное время о музеях не вспомнили. А они также были беззащитны перед обстрелами и бомбёжками. В ночь на пятое июля загорелась крыша Иоанно-Богословской церкви, где располагался исторический отдел областного краеведческого музея. Пожар с трудом потушили дежурившие круглосуточно работники музея во главе с заместителем директора Ефросинией Васильевной Буркиной. Она лишилась всякого покоя. Чего еще ждать? Когда с очередной бомбёжкой превратится в прах народное добро, бесценные сокровища?! Что делать? Надо срочно эвакуировать! Но ни откуда, ни из каких руководящих органов никаких указаний. Тогда буквально под обстрелом она пробирается в центр города, находит заместителя председателя облисполкома, едва стоящего на ногах от усталости и бессонных ночей. Убеждает, настаивает, требует... Под натиском отчаявшейся музейщицы он пишет предельно коротко - для железнодорожников: «Один вагон». Только один товарный вагон для всех музейных сокровищ?! Хотя бы так...
На железнодорожных путях находят этот товарный вагон, бдительно охраняют, пока по музейным отделам - в разных концах города - идет сбор и упаковка наиболее ценного. Были отобраны: ценнейшая живопись, скульптура, золотые предметы украшений Х-ХI веков, серебро - братины, ковши, подносы, выполненные русскими, западно-европейскими и восточными мастерами, древние одежды и ткани, нумизматика, книги ХVI-ХVII веков, древние рукописи и многое другое. Более 26 тысяч экс¬понатов! Всё это, самое ценное, укладывается в случайно найденные немногочисленные ящики. Но это просто слёзы. Ничего не заготовлено на экстренный случай возможной эвакуации, как это было в музеях Западной Европы, чьи хранители, не исключавшие военных действий после захвата гитлеровцами Польши, подготовили для музейных сокровищ достаточно упаковочных материалов.
Здесь - баулы, свертки, мешки, корзины, коробки… Золото, серебро, драгоценное старинное шитьё заворачивается в шторы, в подсобные материалы - какие уж тут инструкции по упаковке и транспортировке! Безумно мало времени, считанные часы. Военные дали автомашину с больным шофером - помочь грузить не может, была ещё телега с лошадью. Возили, а также носили на руках по улицам горевшего и разрушенного города, бывало и под бомбёжками. Чаще - ночью. И вот утро последнего дня - восьмого июля, последний заход. На самом верху груженой телеги - узел с новгородскими серебряными гривнами ХIV-ХVII веков, мелкими хрупкими чарочками и чешуйками. Проехали Новый мост. Вокруг едут на машинах, на лошадях, гонят скот, идут военные…И вдруг, когда уже свернули на Кашена, как раз напротив церкви Петра и Павла, прогремел взрыв. Лошадь шарахнулась в сторону, с воза полетела вся поклажа. Из развязавшегося узла шлепнулись и рассыпались по всей мостовой мелкие серебряные новгородские монеты. В пыль, в грязь! А вокруг идут и едут, могут затоптать! И что же?! По дороге проходят строем солдаты во главе с немолодым командиром. Ефросинья Васильевна к нему: «Помогите! Очень ценное! Из музея!..». «Не до того, барышня... Не видите, что ли...» У неё только несколько секунд - остановить, упросить, убедить... Где и какие найти слова?! Она их нашла, чудом упросила. Остановили движение и в несколько минут солдаты всё, до единой монеты, собрали.
Загрузили вагон. Пережили очередную бомбёжку вокзала, забравшись под свой товарняк. Скорее ехать! В руках только ключи от квартиры, из вещей - только платье на плечах. Ни припасов, ни продуктов. Какое там! Все до самой крыши уложено, загружено, музейными экспонатами. До Вязьмы три дня ехали стоя. Едва хватило места у двери вагона четверым работникам музея во главе с Ефросиньей Васильевной, хрупкой тридцатипятилетней женщиной, взявшей на себя всю ответственность за сохранность бесценного груза. Ее полномочия подтверждались только рукописным «удостоверением» на простой бумаге за подписью далеко не первого лиц, расписавшегося за отсутствующего директора: «Назначена начальником группы сопровождающих вагон с ценнейшими музейными экспонатами из Смоленского обл. гос. музея в г. Горький, как в пути следования, так и на месте назначения».
Беспрерывно, один за другим, уходят со смоленского вокзала эшелоны. Их - ни с места. Да еще оттолкнули на запасный путь. А вокзал бомбят. Буркина пробивается всеми правдами и неправдами к генерал-майору А.А. Лобачеву, члену Военного совета. И опять убеждает, умоляет, настаивает. Вновь удача. В самую последнюю минуту по приказу генерала вагон прицепили к эшелону с заводским оборудованием. И наконец-то в ночь на 9 июля выезжают. На четвертый день - в Вязьме. И здесь бомбёжка за бомбёжкой. И здесь не до их вагона - отправляют раненых, беженцев, воинские эшелоны. Пять суток, не отходя ни на шаг от вагона, ожидали отправления. Не было воды - брали на паровозе. Не было продуктов. Случаем дали ведро сухарей, кулёк сахара – ничего, до Горького дотянем! Что там ведро сухарей на всю команду в четыре рта на весь долгий путь! Но волновало другое: спасти, сохранить любой ценой.
Добрались до Горького. Однако здесь не принимают. Двое суток находилось все музейное имущество под открытым небом. Еще двое суток - хоть и под крышей, но также на открытой платформе. После «горячей» встречи с секретарем обкома партии разрешено переехать в здание, где размещались фонды ленинградских музеев. Впервые заснули как убитые. Впервые за столько дней дали денег - зарплату из спецфондов. Однако бомбежки города Горького все усиливались. Е.В. Буркина пишет срочное письмо в Комитет обороны, убеждая, что хранить музейные ценности в городе под бомбами и обстрелами - огромный риск. Она просила разрешения на эвакуацию в тыл страны, поскольку местные власти решить этот вопрос не могли. К этому времени Ефросинья Васильевна исполняла и обязанности директора Ленинградского музея этнографии, чьи фонды, а это четыре вагона имущества, хранились рядом со смоленскими. Работник Ленинградского музея поехал за второй партией имущества, но уже не успел вернуться - началась блокада Ленинграда. И вот в начале ноября 1941 года на имя Буркиной пришло постановление Государственного Комитета Обороны об отправке ценностей в глубокий тыл. Специальный эшелон из 50 вагонов с ценностями ленинградских дворцов-музеев и музея этнографии, Смоленского музея, а также Горьковского художественного музея выехали в Сибирь. Станция назначения - Новосибирск. Перед этим масса времени и сил была потрачена смолянами во главе с Ефросиньей Васильевной на упаковку экспонатов. Тут уж помогли с материалами - были ящики, горбыль, фанера, стружка, бумага, гвозди... Помогали красноармейцы-добровольцы. Картины накручивали на специальные валы. Скульптуру помещали в крепкие ящики с надежными распорками. Золотые и серебряные изделия – в специальную закрытую прочную тару.
И опять дорога, все тяготы эвакуации. В последнем от паровоза вагоне - охрана, в первом - работники музеев с семьями, детьми. Только что название - «теплушка». А кругом щели, обледеневшие углы, ледяные полы. Холод и сквозняки. А на дворе - вторая половина ноября, мороз под 30 градусов... Поставили «буржуйку». Из прицепленного на одной из станций паровоза «кукушка», летят снопы искр от древесного топлива. Так что ночью светло как днём. Среди ночи от искр загорелась крыша первого вагона, всё наполнилось едким дымом. На ходу огонь ещё больше разгорался. Кричали машинисту паровоза, охранникам. Не слышат. Поднялась несусветная паника, как пишет в своих воспоминаниях Ефросиния Васильевна. Рыдали женщины, кричали дети. Кто-то собрался выпрыгивать из вагона.
- По паникёрам буду стрелять! - раздался громкий властный голос Е.В. Буркиной. - Все на тушение пожара!
Нашлись смельчаки и средства тушения. Привязавшись, на крышу полез один из сотрудников, ему подавали воду, одеяла. Огонь мало-помалу отступил. Двадцать километров проехали в горящем вагоне. Испугались не только за себя - за драгоценное имущество, вдруг огонь перекинется на весь состав. А что касается «стрельбы» по паникёрам, не было у Буркиной никакого оружия, да и не держала она его никогда в руках. Был только свисток, сторож подарил... Тогда и появилась запись в ее дневнике: «Простили бы мне смоляне, если бы я вывезла музейные сокровища из одного огня и не спасла бы в другом? А самым строгим судьей была бы для себя я сама. Смогла ли бы я тогда жить?...»
Середина декабря 1941 года. Позади 34 дня пути. Новосибирск встретил сорокапятиградусным морозом. Что особо теплого могло быть на ней, Ефросинии Васильевнее, если из Смоленска выехала в одном лёгком платье, а благотворителей в жестокие дни эвакуации и лишений не больно-то и сыщешь? К тому же она уже одна несла бессменную службу по охране музейных сокровищ. Не было рядом коллег: кто-то заболел, кто-то остался в Горьком, кто-то уехал к родным. Одна во всех лицах и должностях. А ещё и временно исполняющая обязанности директора Ленинградского музея этнографии. Но... Новосибирск не принимает - перегружен техникой, беженцами. Приказано следовать дальше, в Томск. Через несколько суток пути подъезжают к Томску. Но и здесь не принимают - негде разместить музейные ценности.
В отчаянии Буркина звонит в Новосибирск, секретарю обкома. После «горячего душа» аргументов и упрёков тот отвечает коротко: «Возвращайтесь - примем». И снова три дня в дороге, когда за дверями теплушки мороз за сорок. Но тут радость: Новосибирск всё приготовил. И транспорт, и помещение недостроенного оперного театра. Хотя что это за помещение! В полуподвале велись электромонтажные работы, стены были сырыми, прорывалась даже водопроводная труба, ставя под угрозу сохранность смоленского имущества. «Надо поднять все ящики и сундуки на этаж или два выше!» - требует Ефросиния Васильевна. Одна сторона наступает, другая, обладая местным иммунитетом и возможностями, обороняется: всё занято имуществом Третьяковской галереи, ленинградских музеев - не получится. Стремительный натиск смоленской хранительницы решили нейтрализовать. Издали приказ - передать весь ценный смоленский груз Новосибирскому областному отделу искусств. И точка. Были экспонаты смоленского музея, были, а теперь все они пополнят Новосибирские музейные коллекции, будут их частью... Ну, а директора - по приказу «направить в район для дальнейшего трудоустройства». «Коротко и ясно! - пишет в своих воспоминаниях Буркина. - Но мне было абсолютно ясно и другое - если удалось спасти музейные ценности от огня, то уж здесь, в глубоком тылу, я сумею их сохранить и противостоять всяким «решениям», откуда бы они ни исходили». Решение было опротестовано. Борьба велась неравная. Помогло то, что из Москвы пришло распоряжение Наркомата просвещения РСФСР за подписью заместителя наркома Сарычевой - «оказать необходимую помощь в работе т. Буркиной, учитывая ее исключительно заботливое отношение к государственному имуществу». Но был и контроль, строгий. Для обследования работы Смоленского музея в Новосибирск прибыла Р.П. Островская - жена и друг писателя Николая Островского. Её не оставило равнодушной то, как много ценного удалось вывезти из самого огня: «С запада эвакуировался единственный музей - Смоленский...». В итоге «наши» выиграли, хотя преимущество было на стороне того же хозяина - Новосибирского отдела искусств. Все смоленское имущество поместили туда, где светло и сухо: на антресоли третьего этажа театра. Там оно и хранилось во время эвакуации до счастливого момента отправки в 1945 году в освобожденный Смоленск. Хотя сказать «хранилось» - мало что сказать. Все пересматривалось, просушивалось и проветривалось: сибирские морозы - не лучшие условия для музейных сокровищ. Создавался необходимый температурный режим, многое реставрировалось, часто на личные деньги Ефросинии Васильевны. В Смоленск музейные экспонаты вернулись в хорошем состоянии. В феврале 1943 года Нарком просвещения РСФСР в официальном письме выразил Е.В. Буркиной благодарность «За образцовую работу по эвакуации музейных ценностей». Имя смолянки было занесено в республиканскую «Книгу почета культпросветработников».
Все время эвакуации Буркина одна несла бессменную службу. Она вернулась в разрушенный Смоленск на второй день после его освобождения по вызову руководства для организации другого важного дела: сбора по всей разорённой, ещё не оправившейся от кровавого фашистского ига, области, материалов, свидетельствующих о героической борьбе смолян в период оккупации. Они потом составили экспозицию первой выставки в освобожденном городе. А позже и экспозицию Музея Великой Отечественной войны. Именно этой женщине во многом обязан этот музей богатством своих бесценных экспонатов.
Вот такая женщина, чьё имя, кроме работников музея, мало кто знает. Заведующая отдела хранения и учёта фондов Валентина Ивановна Склеенова в течение многих лет по крупицам собирала архив¬ные материалы о жизни и подвиге Е.В. Буркиной. Все, что могла позволить себе эта скромная женщина, спасшая наше достояние, - это несколько строк в своем дневнике: «Я рада, что смогла выполнить свой долг перед смолянами по спасению музейных ценностей... Благодаря этому уже в 1945 году Смоленский областной краеведческий музей был открыт для обозрения трудящихся...».
Ну, а что же благодарные смоляне? Её имя не увековечено на мемориальной доске. Не внесено в список почётных граждан Смоленска. Могила её на Тихвинском кладбище не ухожена… Пока?
Раиса Гайдарова
